Субудай-багатур с сотней своих  телохранителей-тургаудов  проезжал  в
стороне от киевского лагеря и наблюдал за бойней. Безоружные  урусы  би-
лись, как могли, бросая камни и комья сухой земли. Раненые  схватывались
с татарами, стаскивали их с седел, вырывая их кривые мечи, и  снова  би-
лись. Один высокий урус, принеся из лагеря оглоблю, бился ею, как  дуби-
ной, хотел ударить подъехавшего всадника, и удар пришелся по голове  ко-
ня. Конь взвился на дыбы и упал вместе с монголом.  Урус  набросился  на
лежавшего, вырвал его меч, зарубил и, вскочив на коня, продолжал  биться
мечом... Туча пыли все закрыла... Но силы были неравные, и монголы  одо-
левали. Субудай-багатур въехал на холм и оттуда продолжал  наблюдать  за
передвижением по шляху всадников; он первый заметил, что с  севера  дви-
жутся три тучи пыли.
   - Что это? - спросил Субудай, показав пальцем на север.
   - Это возвращаются монголы Тохучара! - говорили тургауды.- Это кипча-
ки гонят быков!
   - Нет, это идет свежее войско! - сказал Субудай.- Трубите сбор!  Сзы-
вайте скорее всех воинов! Довольно сдирать сапоги с мертвых Урусов!  Бу-
дет новый бой!
   Пронзительно задребезжали трубы. В нескольких местах, где шла свалка,
ответили сигналами другие  монгольские  трубачи.  Некоторые  монгольские
всадники, оставляя дорогу, где отбивались русские, вскачь неслись к хол-
му, где виднелись пятихвостый бунчук Субудая и неподвижный, как каменный
идол, полководец на коне.
   А с севера, из степи, все ближе надвигались три  облака  пыли.  Потом
пыльные тучи отделились от земли, поплыли в воздухе и  медленно  рассея-
лись. Субудай молча смотрел в ту сторону. Его тургауды вполголоса  заго-
ворили:
   - Идут три отряда. Кто это? Если не кипчаки, то это урусские  всадни-
ки. Там впереди камыши. Они теперь идут через болото, оттого и пыль кон-
чилась... Глядите, вот и они!
   На полях, за которыми тянулись камыши, среди зарослей ивняка  показа-
лись первые всадники на белых и рыжих конях. Появляясь со  всех  сторон,
вырастая, точно из земли, группы всадников все сгущались и вскоре запол-
нили равнину.
   Некоторое время всадники спокойно оставались на месте, точно  приводя
свои ряды в порядок. Всадники растягивались полукругом,  показались  три
треугольных знамени - черное с золотом посредине и два красных по сторо-
нам.
   Татары, рубившие  безоружных  киевлян  на  шляху,  окруженные  густой
пылью, долго не замечали прибытия нового войска, и свалка  продолжалась,
постепенно подвигаясь на запад к Днепру...
   Вдруг середина прибывшего войска рванулась вперед и помчалась с оглу-
шительным криком, направляясь в самую гущу боя.
   Правое крыло оторвалось и понеслось дальше, на запад, в обхват  драв-
шихся, а левое крыло медленно, все ускоряя бег, направилось к тому  хол-
му, где находился Субудай-багатур.
   Старый полководец колебался только несколько мгновений.  Он  крикнул:
"За мной!" Хлестнув иноходца, он быстро спустился с холма и понесся в ту
сторону, где стояли войска Тохучара. Там  было  пусто.-  Тохучар  принял
участие в битве,- и Субудай несся все дальше.
   Но русские его не преследовали. Они  сделали  полукруг  и  помчались,
вздымая тучи пыли, выручать уходивших к Днепру киевлян.
   Субудай остановился, разослав гонцов-нукеров сзывать растянувшиеся по
шляху монгольские войска, приказывая немедленно возвращаться  к  берегам
реки Калки.
   - Пока победа на нашей стороне,-  сказал  старый  полководец.-  Урусы
плодовитое, упорное племя! Из степи может еще появиться войско урусов  и
отрежет нам возвращение на родину... Пора поворачивать коней!
   Джебэ-нойон во главе трехсот всадников, меняя  коней,  без  передышки
проскакал до Днепра. Сопровождавший его как переводчик бродник  Плоскиня
расспрашивал раненых русских:
   - Где Мстислав Удатный?
   Некоторые отвечали, что видели его мчавшимся, как буря, на чертовском
сивом коне.
   На берегу Днепра Джебэ заметил отплывавшую черную лодку. В  ней  алел
плащ Мстислава. Князь сидел на корме и поддерживал за повод плывшего  за
лодкой коня. В лучах вечернего солнца ярко блестел золотой шлем Мстисла-
ва, но он не оглядывался на оставленный им "злой берег".
   Джебэ наставил лучшую стрелу и натянул тугой лук. Стрела, не  долетев
до лодки, плеснула по воде. Джебэ соскочил с коня, упал грудью на  землю
и, обхватив руками голову, в ярости грыз пожелтевшую сухую траву...
   Он встал, посмотрел еще раз на удалявшуюся лодку с алым плащом и,  не
зная, на ком сорвать свое бешенство, выхватил кривой меч и на  несколько
частей рассек теперь ему ненужного закованного бродника Плоскиню.
   Джебэ вскочил на рыжего коня и, свернув в  степь,  поскакал  обратно,
удаляясь от шляха, где в черных тучах пыли продолжались последние схват-
ки и передвигались тысячи людей.
   Б битве при Калке и на длинном Залозном шляхе погибло  много  славных
русских богатырей и рядовых удальцов. Они пали, выручая  безоружных  ки-
евских воинов, избиваемых татарами, которые поклялись не  сделать  сдав-
шимся урусам зла. Русские люди не забудут сложивших свои головы  в  этом
бою ростовского богатыря Алешу Поповича и его верного щитоносца  Торопа,
рязанского богатыря Добрыню Золотой пояс,  молодого  помощника  Алеши  -
славного Екима Ивановича и  других  суздальских,  муромских,  рязанских,
пронских и иных храбрых северных витязей.
   Русские отряды, пробивавшиеся смело, не бросая оружия, дошли до Днеп-
ра, где ожидавшие лодки перевезли их на другую сторону. Те же, что пове-
рили татарским уговорам и побросали мечи и топоры, почти все были  пере-
биты, как говорит старая песня:

   Серым волкам на растерзание,
   Черным воронам на возграенье...

   Так по вине недальновидных, завистливых и  враждовавших  между  собой
князей, не пожелавших соединить свои  силы  в  единое,  крепко  спаянное
русское войско, Залозный шлях вместо пути великой победы  стал  "слезным
шляхом",отважные русские ратники усеяли его своими белыми костями, поли-
ли своей алой кровью.

   Глава пятнадцатая. ТАТАРСКИЙ ПИР НА КОСТЯХ

   ...А князей имаше, изавиша и
   покладаше под доены, а сами верху
   седоша обедати. И гако князи живот
   свой скончаша.
   (Троицкая летопись)

   На берегу Калки, на высоком кургане, Субудай-багатур созвал всех сво-
их тысячников и сотников на торжественное  моление  богу  войны  Сульдэ.
Этого потребовал угрюмый лохматый шаман Бэки. В остроконечной  шапке,  с
медвежьей ткурой на плечах, обвешанный ножичками, куклами и  погремушка-
ми, старый колдун ударял колотушкой в большой бубен и, приплясывая,  хо-
дил по кругу, где в середине лежали связанные Мстислав Романович,  вели-
кий князь киевский, и другие одиннадцать доверчивых русских князей.
   Покачивая головами и причмокивая, татары их осматривали и жалели, что
среди пленных не хватало "конязя Мастисляба",- очень им хотелось посмот-
реть на прославленного "русского Джебэ"...
   Шаман Бэки выкрикивал молитвы и, прижав к волосатому лицу  бубен,  то
свистел дроздом, то гукал, как филин, то рычал, как медведь, или завывал
волком - это он "беседовал" с могучим  богом  войны  Сульдэ,  подарившим
монголам новую победу.
   - Слышите, как гневается бог Сульдэ? - ревел шаман.- Сульдэ опять го-
лоден, он требует человеческой жертвы!..
   Тысячи татарских воинов расположились на равнине вокруг кургана.  Они
развели костры и кололи молодых кобылиц.
   Татары принесли оглобли и доски, оторванные от русских повозок, и на-
валили их на связанных князей. Триста татарских  военачальников  уселись
на этих досках. Подымая чаши с кумысом,  они  восхваляли  грозного  бога
войны Сульдэ, покровителя монголов, и славили непобедимого  "потрясателя
вселенной", краснобородого Чингиз-хана. Отказавшись от  денег  за  выкуп
знатнейших русских князей, татары жертвовали богу Сульдэ  этих  пленных,
дерзнувших вступить в бой с войсками "посланного небом" Чингиз-хана. Ба-
гатуры гоготали, когда из-под досок неслись стоны и проклятия раздавлен-
ных князей. Стоны и крики постепенно затихали, и их  заглушила  ликующая
песня монгольских воинов:

   Вспомним,
   Вспомним степи монгольские -
   Голубой Керулен,
   Золотьй Онон!
   Сколько,
   Сколько монгольским войском
   Втоптано в пыль
   Непокорных племен!..
   Мы бросим народам
   Грозу и пламя,
   Несущие смерть,
   Чингиз-хана сыны.
   Пески
   Сорока пустынь за нами
   Кровью трусов
   Обагрены...

   Во время пиршества встал полководец Тохучар-нойон п  просвистал  сиг-
нал, сзывающий стрелков на облавной охоте. Все затихли, услышав знакомый
призыв. Тохучар поднялся и стал кричать воинам:
   - Великий каган Чингиз-хана - самый мудрый из людей! Он все предвидит
и за сто дней и за тысячу лет... Он послал меня за вами с туменом  храб-
рецов, чтобы я разыскал непобедимых тигров - Джебэ-нойона и  Субудай-ба-
гатура. Каган мне сказал, что лучший вам от него подарок - это  прислать
воинскую подмогу в день битвы...
   - Верно, верно! - воскликнули монголы.
   - Нигде не останавливаясь, мы проходили разные страны. Всюду мы виде-
ли следы несокрушимого монгольского клинка. Мы спрашивали: "Где  славные
багатуры Джебэ и Субудай?" Испуганные жители, падая  на  колени,  махали
руками на запад. Мы примчались сюда перед началом битвы, и в нее  вреза-
лись мои десять тысяч всадников... Соединившись с вами, мы быстро  разг-
ромили длиннобородых Урусов...
   - Слава тебе, Тохучар! Ты прибыл вовремя!
   Тохучар продолжал:
   - Великий владыка мира Чингиз-хан подумал о вас и через меня  прислал
свою волю... Его священное письмо привез нарочный  гонец.  Десять  тысяч
моих всадников оберегали его, как драгоценный алмаз, и доставили  невре-
димым сюда. Смотрите, вот он!
   К Субудай-багатуру подошел старый кривоногий монгол, увешанный бубен-
чиками, в шапке с соколиными перьями. Из-за  пазухи  он  достал  кожаную
трубку. В ней хранился напечатанный свиток. Скрюченными пальцами Субудай
отодрал восковую печать. Седобородый писарь в мусульманской  чалме  раз-
вернул свиток, прочел написанное про себя, прошептал на ухо Субудаю. Тот
встал и закричал:
   - Великий каган повелевает! С почтением внимайте!  Все  военачальники
разом поднялись. Видя это, вскочили остальные татары. Начальники повали-
лись на землю, и за ними воины всего лагеря упали ничком. Подняв голову,
они кричали:
   - Великий каган приказывает! Мы покоряемся!
   Субудай-багатур продолжал:
   - Единственный и непобедимый начертал такие слова "Когда письмо полу-
чите, поворачивайте обратно морды коней. Приезжайте на курултай обсудить
покорение вселенной.
   Бог на небе, каган - божья сила на земле. Печать повелителя скрещения
планет, владыки всех людей".
   Субудай обвел взглядом склоненные к земле спины монголов и поднял ру-
ку.
   - Теперь говорить буду я!.. Меня слушайте!
   Все выпрямились и, стоя на коленях, затаив дыхание, смотрели на "бар-
са с отгрызенной лапой".
   - Сегодня мы еще повеселимся, а завтра, после восхода солнца, мы  все
отправимся назад к золотой юрте нашего владыки. Кто  промедлит  -  будет
удавлен!
   Все воины завыли от радости и, снова усевшись, с  криками  и  песнями
продолжали пиршество.
   Утром следующего дня, совершив солнцу моление  и  возлияние  кумысом,
монголы сели на коней. Они гнали гурты скота и  ободранных,  изможденных
пленных. Запряженные быками повозки с награбленным добром и с тяжело ра-
ненными монголами невыносимо заскрипели на всю степь и скрылись в  тучах
пыли. Впереди монгольского войска ехал Субудай-багатур. Он вез  в  торбе
голову киевского князя Мстислава Романовича, его  стальной  с  позолотой
шлем и нагрудный золотой крест на цепочке.  Покрытое  шрамами,  заросшее
грязью лицо Субудая кривилось в подобие улыбки при мысли, что он положит
свою драгоценную торбу перед золотым троном потрясателя  вселенной  Чин-
гиз-хана непобедимого.
   Позади войска ехал со своей сотней разведчиков  мрачный  Джебэ-нойон.
Он не вез никакой добычи и тянул заунывную, как вой ветра, песню про го-
лубой Керулен, золотой Онон и про широкие степи монгольские...
   Монголы направились на северо-восток, к реке Итиль, и далее через юж-
ные отроги Урала к равнинам Хорезма. Кипчакская  степь  освободилась  от
грозного войска монголов и татар. Они исчезли так же внезапно и непонят-
но, как пришли. После их ухода некоторые кипчакские племена вернулись  в
свои разоренные кочевья, другие перекочевали в Угорскую степь  и  к  ни-
зовьям Дуная. Тогда и кипчакские и русские князья думали, что татары ни-
когда больше не вернутся, и проводили день за днем в своих старых  "ссо-
рах и которах", не готовясь к новой войне, и не подозревали, что  татары
задумали новый, еще более страшный набег на вапад...

   * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КОНЕЦ ЧИНГИЗ-ХАНА *

   Глава первая. ЧИНГИЗ-ХАН ПРИКАЗАЛ ПОВЕРНУТЬ КОНЕЙ

   После смелого бегства султана Джелаль эд-Дина Чингизхан послал  испы-
танных полководцев Бала-нойона и Дурбайбагатура в Индийскую страну в по-
гоню за султаном. Они промчались по разным дорогам, но не нашли его сле-
дов. Производя по пути погромы, монголы сожгли города, которыми  владели
союзники Джелаль эд-Дина, ханы Аграк и Азам-Мелик.
   Наделав плотов и нагрузив их катапультами и круглыми камнями, годными
для метания, монголы спустили плоты вниз по реке Синду и прибыли к горо-
ду Мультану. Там они начали обстреливать этот богатый город из камнемет-
ных машин. Неприступные стены,  постоянно  прибывавшие  новые  индийские
войска и невыносимая жара заставили одетых в овчины монголов  прекратить
осаду и вернуться в горы к Чингиз-хану.
   Великий каган спасался от жары среди высоких горных хребтов  в  селе-
нии, окутанном облаками, и как будто забыл обо всех  военных  делах.  На
вечерних пирах Чингиз-хан слушал сказочников и певиц, певших  персидские
и китайские лесни. Новые танцовщицы, только что прибывшие после двух лет
пути из китайской столицы, разодетые в золотистые шелковые одежды, бега-
ли по темно-лиловым афганским коврам. Они  показывали  искусство  танца,
размахивая длинными рукавами, подражая полету  ширококрылых  птиц,  или,
свиваясь клубками, как змеи, разворачивались и кружились в хороводах.
   Здесь заболели маленький сын Чингиз-хана Кюлькан и его  молодая  мать
Кулан-Хатун; оба лежали на шелковых подушках, покрытые шубами, и жалова-
лись то на озноб, то на жар. Чингиз-хан каждый день приходил к  больным,
совал им в рот кусочки сахара, сидел рядом и спрашивал, где сегодня  бо-
лит?
   Кулан-Хатун плакала и жаловалась на боли во всем теле.
   - Это духи здешних гор мучают тех, кто остается в этом злом месте,го-
ворила она.- Ты видел, какие туманы подымаются из  глубины  ущелий?  Это
души убитых твоим войском младенцев. Я и маленький Кюлькан умрем  здесь.
Только вода голубого Керулена вылечит нас. Отпусти нас обратно в  родные
монгольские степи. Чингиз-хан сердился:
   - Одна без меня ты никуда не уедешь. А я должен раньше завоевать вто-
рую половину вселенной.
   Кулан-Хатун плакала еще сильнее. Чингиз-хан послал за великим  совет-
ником, китайцем Елю-Чу-Цаем. Тот пришел немедленно с  большой  книгой  в
руках. Увидев его, Кулан-Хатун вскочила, вырвала книгу, бросила на ковер
и сама легла на нее.
   - Сейчас мы узнаем, что скажет небо - сказал Чингиз-хан.
   - Я не хочу знать, что будет со мной,- отвечала Кулан.- Будет то, что
я захочу. А я хочу вернуться на берега Керулена, и все  в  нашем  войске
этого хотят...
   Чингиз-хан подымал и опускал брови, сопел и, наконец, сказал:
   - До сих пор не было таких противников, которых бы я не побеждал. Те-
перь я хочу покорить смерть. Если ты, беспечная и  непокорная  Кулан-Ха-
тун, будешь рядом со мной, смерть тебя не коснется. Если же ты  от  меня
уедешь, то тайный яд в угощенье -или стрела, ударившая из темноты,  уне-
сут тебя за облака...- Затем Чингиз-хан обратился к Елю-Чу-Цаю,  мудрей-
шему из его советников: - Ты обещал доставить мне шаманов, колдунов, ле-
карей и мудрецов, знающих изготовление напитка, дающего бессмертие.  По-
чему я до сих пор их не вижу?
   - За ними посланы надежные люди, и все они должны скоро сюда явиться.
Но ты идешь с войском так быстро и так далеко, что все эти знающие  люди
не могут поспеть за тобой...
   Чингиз-хан видел, что Кулан-Хатун продолжает все  сильнее  хворать  и
быстро исчезает ее цветущая  красота.  Маленький  сын  ее  Кюлькан  тоже
по-прежнему лежал рядом с матерью, исхудавший и побледневший. Тогда  ка-
ган стал проявлять беспокойство и ни в чем не находил утешения. Он часто
говорил о смерти и спрашивал у лекарей  средство  для  продления  жизни.
Многие предлагали чудодейственные напитки.  Чингиз-хан  приказывал  этим
лекарям самим принимать их лекарства, а затем рубил им головы, наблюдая,
не останутся ли они живы?
   Особую удрученность каган стал выказывать после сражения  монголов  у
крепости  Балтан,  когда  неприятельская  катапульта   попала   стрелой,
большой, как копье, в Мутуганга, любимого внука,  сына  Джагатаева.  Ему
продстояло стать главным ханом  мусульманских  земель,  а  от  случайной
стрелы Мутуган скончался.
   Тогда Чингиз-хан убедился, что смерть  наносит  удары,  точно  слепая
верблюдица бьет ногами: в одного попадет - и он  дух  испустит,  другого
минует - и будет жить он до старости.
   Чингиз-хан так рассвирепел из-за кончины внука,  что  приказал  взять
Балтан немедленно. Войско, проломав стену, ворвалось в город и все  пре-
дало мечу. Чингиз-хан повелел, чтобы воины никого в плен не  брали;  всю
местность превратил в пустыню, чтобы ни одно творение там не  жило.  Имя
этому месту дали "Мау-курган", что значит "Холм печали". С тех пор никто
там больше не селился, и земля осталась необработанной.
   Целыми днями Чингиз-хан сидел около своего желтого шатра,  поставлен-
ного на вершине горы над обрывом. Под ногами темнели  ущелья,  казалось,
не имевшие дна. Он видел угрюмые хребты и снежные вершины,  уходившие  в
туманную даль, иногда требовал к себе опытных проводников и расспрашивал
их о самых кратких путях через Индию и Тибет в монгольские степи.
   В лагере воины, обремененные богатой добычей, говорили только о возв-
ращении в родные кочевья. Но никто не решался заявить об  этом  грозному
кагану. Никто не знал его истинных дум, никто не мог  предвидеть,  какой
завтра будет его приказ,- повернет ли он войско в обратный путь, или  же
двинется снова в поход, и не придется ли еще много лет скитаться по раз-
ным странам, в дыме пожаров истребляя встречные народы.
   В войсках уже слышался ропот из-за долгой стоянки в теснинах  афганс-
ких гор, где мало корму лошадям. Тогда Кулан-Хатун, желая убедить  кага-
на, что пора возвращаться на родину, пошептавшись с великим  советником,
китайцем Елю-Чу-Цаем, придумала сказку. Елю-Чу-Цай  научил  двух  смелых
нукеров рассказать ее Чингиз-хану. Эти два монгола явились  в  ставку  и
потребовали свидания с Чингизханом, говоря, что имеют сообщить ему нечто
весьма важное и чудесное.
   Елю-Чу-Цай провел их к Чингиз-хану, и они рассказали:
   - Заблудившись в горах, мы увидели одного зверя, который имел подобие
оленя, зеленый цвет, конский хвост и один рог. Этот зверь прокричал  нам
по-монгольски: "Вашему хану надо вовремя возвратиться в родную землю".
   Чингиз-хан выслушал сказку спокойно, но приподнял одну бровь  и  стал
пристально рассматривать стоявших перед ним на коленях багатуров.
   - В тот день, когда вам показался чудесный зверь, много  ли  вы  пили
кумысу?
   Багатуры поклялись, что они были бы рады выпить, но в этих голых ска-
лах не только кобылье, но даже козье молоко достать трудно, и в  доказа-
тельство верности слов подымали большой палец.
   Чингиз-хан обратился к Елю-Чу-Цаю:
   - Ты знаешь мудрейшие книги, в которых открыты все тайны земли,  моря
и неба. Читал ли ты сказание о таком звере?
   Елю-Чу-Цай принес большую книгу с чертежами и рисунками  разных  зве-
рей, рыб и птиц вселенной, перелистал ее и сказал:
   - Такой редкий зверь называется "мудрый Го-Дуань", и он понимает язы-
ки всех народов. Его речь к нашим двум багатурам означает,  что  в  мире
происходит чрезмерное кровопролитие. Ныне уже четыре года, как твое  ве-
ликое войско покоряет западные страны. Поэтому вечное великое небо, гну-
шаясь беспрерывными убийствиями, послало зверя  ГоДуаня  объявить  тебе,
государь, свою волю. Покажи покорность небу и пощади жителей этих стран.
Это будет бесконечное счастье для тебя, иначе на тебя разгневается  небо
и поразит молнией. Так объясняет эта древняя книга китайских мудрецов.
   Елю-Чу-Цай говорил торжественно и важно, точно жрец, читающий  молит-
ву, а Чингиз-хан, прищурив один глаз, смотрел на своего советника. Потом
он перевел взгляд на багатуров, покорно стоявших перед ним на коленях, и
подозвал к себе сперва одного, а потом другого. Наклонившись, он прошеп-
тал им что-то на ухо, и каждый шепотом же ему ответил.
   Тогда каган, весьма довольный, разрешил багатурам удалиться и  прика-
зал дать им кумысу, сколько каждый из них сможет выпить.
   - Эти багатуры сметливы и находчивы,- сказал каган своему советнику,-
их следует возвеличить. Я спросил их  по  очереди,  каким  шагом  прошел
зверь Го-Дуань. И один сказал, что он бежал рысью, а другой  -  что  шел
иноходью. Ни один даже совсем пьяный монгол, взглянув на бегущего зверя,
так не ошибется. Но я понял сегодня, что войско устало  воевать,  что  в
нем растет тоска по родным степям, и поэтому объявляю, что, согласно во-
ле неба, приславшего мне, своему избраннику, чудесного зверя Го-Дуаня, я
поворачиваю войско в обратный путь и направляюсь в родной коренной  улус
.
   На другой день, узнав о решении Чингиз-хана,  все  монгольские  воины
радовались, пели песни и готовились к походу.
   Первоначально Чингиз-хан думал пройти через Индию и Тибет  и  с  этой
целью отправил посольство в город Дели к индийскому царю Ильтутмышу.  Но
путь через горы был еще завален снегами, а царь медлил ответом и  стяги-
вал войска, поставив во главе их Джелаль эд-Дина.
   Между тем из Монголии прибыли донесения о новом восстании всегда  мя-
тежных тангутов, а вычисления по звездам его советника Елю-Чу-Цая и  га-
дания шаманов не советовали кагану идти через Индию.
   Тогда Чингиз-хан решил идти обратно тем же длинным путем, каким  при-
шел. По его приказанию население стало расчищать от снега горные перева-
лы, и в начале весны монгольское войско двинулось в путь.

   Глава вторая. ПЕРЕПИСКА ЧИНГИЗ-ХАНА С НИЩИМ МУДРЕЦОМ

   Еще во время стоянки в верховьях Черного Иртыша Чингиз-хан,  заботясь
о своем здоровье и продлении жизни, искал опытных врачей. Ему рассказали
о замечательном мудреце Чан-Чуне, который будто бы открыл все тайны зем-
ли и неба и даже знает средство стать бессмертным. Про него великий  со-
ветник и звездочет Елю-Чу-Цай сказал:
   - Чан-Чунь-Цзы - человек высокого совершенства. Этот старец давно уже
владеет даром быть в обществе облаков, летая к ним на журавлях, и  умеет
превращаться в другие существа. Отказываясь от всех земных благ,  вместе
с другими мудрецами он  живет  в  горах,  отыскивая  философский  камень
"дань", приносящий человеку долголетие и бессмертие. Погруженный в думы,
он то сидит, как труп, то стоит целые дни неподвижно, как дерево, то го-
ворит, как гром, то ходит легко, как ветер. Он много видел,  много  слы-
шал, и нет книги, которую бы он не прочел.
   Для отыскания этого необычайного старика Чингиз-хан  приказал  немед-
ленно отправить своего испытанного китайского сановника  Лю-Чжун-Лю.  Он
дал ему золотую пайцзу с изображением  разъяренного  тигра  с  надписью:
"Предоставляется полновластно распоряжаться, как если бы мы  сами  путе-
шествовали".
   В руки Лю-Чжун-Лю было, как высшая  драгоценность,  передано  именное
письмо от Чингиз-хана к мудрецу Чан-
   Чуню, записанное со слов неграмотного великого кагана его  советником
Елю-Чу-Цаем. В письме говорилось следующее:
   "Небо отвергло Китай за его чрезмерную роскошь и надменность.  Я  же,
обитатель северных степей, не имею распутных наклонностей. Я люблю прос-
тоту н чистоту нравов, отвергаю роскошь и  следую  умеренности.  У  меня
всегда единственное холщовое платье и одинаковая пища. На мне  такие  же
лохмотья, как на конюхах, и я ем так же просто, как корова.
   В семь лет я совершил великие дела, и во всех странах света и  утвер-
дил мою власть. Такого царства еще не было с  древнейших  времен,  когда
мир завоевали наши предки, кочевые племена хунну .
   Звание мое велико, и обязанности важны. Но я боюсь, что в  управлении
моем чего-то недостает. Если строят судно, то приготовляют и  весла  для
того, чтобы с их помощью можно было переплыть реки. Подобно этому  приг-
лашают и мудрецов и выбирают помощников для покорения и управления  все-
ленной.
   Я узнал, что ты, учитель, сроднился с истиной и действуешь всегда  по
высоким правилам. Многоученый и опытный, ты глубоко изучил  законы.  Из-
давна ты пребываешь в скалистых ущельях и скрыл себя от мира.
   Но что мне делать? За обширностью разделяющих нас гор и  долин  я  не
могу повстречаться с тобой. Поэтому я выбрал моего приближенного  санов-
ника Лю-Чжун-Лю, приготовил проворных всадников  и  почтовую  повозку  и
прошу тебя, учитель, не страшаясь многих тысяч ли", направиться ко мне.
   Не думай о дальности и размерах песчаных степей, а пожалей мой народ.
Или же, из милости ко мне, сообщи мне средство для продления жизни.
   Надеюсь, что ты, познав сущность великого "дао" - сочувствуешь  всему
доброму и не будешь противиться моему желанию. Посему настоящее наше по-
веление должно быть тебе вполне ясно".
   С таким письмоя в руках Лю-Чжун-Лю отправился в  далекий  путь  через
степи и горы. Он мчался, торопясь выполнить каганскую волю, быстро меняя
на станках лошадей. Наконец, прибыв в Китай, он добрался до высоких гор,
где в глухом ущелье разыскал престарелого мудреца, изможденного  и  едва
прикрытого ветхим рубищем. Это был знаменитый  Чан-Чунь.  Прочтя  письмо
Чингиз-хана он сперва наотрез отказался поехать к нему.
   Затем он написал ответ, который Лю-Чжун-Лю отослал с нарочным  гонцом
к великому кагану, сам же остался возле отшельника, боясь гнева кагана и
еще надеясь убедить Чан-Чуня. Вот что писал китайский мудрец:
   "Стремящийся к "дао", смиренный житель гор Чан-Чунь  получил  недавно
высочайшее повеление, прибывшее издалека. Да, весь бездарный  приморский
народ китайцев из-за своей надменности неразумен. Представляя себе,  что
в делах жизни я туп, в отношении изучения "дао"я нисколько не  преуспел,
всевозможными способами трудился, не умер, а состарился, и что хотя сла-
ва обо мне распространилась по разным государствам, но по святости я ни-
чуть не лучше обыкновенных людей,- то от всего этого  я  только  мучаюсь
стыдом. Тайные мысли ведь кто ведает?
   Сперва, получив необычайное письмо, я хотел скрыться в горах или уйти
на море, но потом решил противиться твоему повелению и счел  необходимым
отправиться в путь и бороться со снегами, чтобы представиться  государю,
которого небо одарило мужеством и мудростью и превосходящему  всех,  кто
был в древности, так что и ученые китайцы и дикие варвары все покоряются
ему.
   В путешествии ветер и пыль беспрерывны, небо  омрачено  тучами,  а  я
стар и слаб, не могу выдержать больших трудностей и боюсь, что  до  тебя
по такому длинному пути я не доеду.
   Если же я и прибуду к тебе, владыке народов, то решать военные и  го-
сударственные дела в моих ли силах?  Поэтому  прошу  милостиво  указать:
должно ли мне ехать, или нет? Вид мой высохший, тело истощенное.
   Ожидаю решения.
   В год Дракона, в 3-ю луну".

   Когда Чингиз-хан получил это письмо,  он  весьма  обрадовался,  щедро
наградил гонца и ответил новым письмом:
   "Кто приходит под мою руку, тот со мной.. Кто  уходит  от  меня,  тот
против меня. Я применяю воинскую силу, чтобы со временем  после  больших
трудов достигнуть продолжительного покоя. Я  остановлась  только  тогда,
когда все сердца вселенной покорятся мне. С этой целью я проявляю  гроз-
ное величие, находясь всегда в походе среди непобедимых воинов. Я  знаю,
что ты можешь легко отправиться в путь и прилететь ко  мне  на  журавле.
Хотя равнины пути и беспредельны, но уже недолго мне ждать,  чтобы  уви-
деть посох твой. Поэтому я отвечаю на твое  послание,  чтобы  тебе  были
видны мои мысли. О прочем не распространяюсь".

   Глава третья. СДЕЛАЙ МЕНЯ БЕССМЕРТНЫМ!

   Получив от великого кагана второе письмо, китайский мудрец согласился
отправиться в далекий путь. Он наотрез отказался ехать в караване вместе
с прекрасными дворцовыми певицами и танцовщицами,  которых  одновременно
посылали из Китая Чингиз-хану. Поэтому ему была дана  особая  охрана  из
тысячи пехотинцев и трехсот всадников. Чан-Чунь взял  с  собой  двадцать
своих учеников; из них один писал подробный дневник, занося в него изре-
чения и стихотворения учителя .
   Чан-Чунь ехал не спеша и всюду в городах останавливался.  Монгольские
начальники городов (даруги) устраивали ему торжественные приемы и  пред-
лагали обильные угощенья, от которых мудрец отказывался, питаясь  только
рисовой кашей и плодами.
   В пути Чан-Чунь постоянно писал стихи. Когда он проезжал  монгольские
степи, он изложил свои мысли в таких строках:

   Куда б ни метнулся взор,
   Не видно конца горам...
   Потоки стремятся с гор,
   И всюду - простор ветрам!

   И думы мои поют:
   "От первых земли времен
   Зачем проходили тут
   Стада кочевых племен?

   Как в древние дни, едят
   Они заповедный скот,
   Не наш их чудной наряд,
   Не наш и обычай, не тот!

   Не знают письмен они,
   Как дети, просты душой...
   Беспечно текут их дни,
   Довольны они судьбой!"

   Дорога равниной пустынной шла,
   И труден был каждый шаг.
   Озера синели, как из стекла,
   Поблескивал солончак.

   Не встретишь здесь путника целый день,
   Меж этих бугров немых...
   Спеша пронесется рай в год, как тень,
   Наездник из стран чужих.

   Ни гор, ни деревьев не встретит взор,
   Покрыты травой холмы...
   Из меха племен кочевых убор
   В дни лета, как в дни зимы.

   Здесь рис не родится, и весь народ
   Питается молоком,
   И весело каждый с собой везет
   Из войлока утлый дом...

   Через два года со дня выезда Чан-Чунь прибыл к реке  Джейхун  и  близ
Термеза переправился на другую сторону. Там его встретил  личный  лекарь
Чингиз-хана. Мудрец подарил ему стихи, написанные  по  поводу  окончания
долгой дороги, и сказал:
   - Я горный дикарь, прибыл в военный лагерь великого кагана только для
того, чтобы ему сказать важные слова. От их исполнения станет счастливой
вселенная. Стихи Чан-Чуня были следующие:

   Издревле прославлена светом
   Восьмая луна!
   Рассеялись тучи,
   Стих ветер,
   И ночь ясна.
   Через весь небосвод
   Перекинут серебряный мост,
   На юге
   Драконы
   Взыграли от блеска звезд!
   И с башен высоких
   Доносится радостный звон:
   Все праздник справляют,
   Как то повелел закон!
   И льется вино,
   И поет своп песни певец...
   А берегом тихим
   Усталый бредет мудрец...
   К могучему хану
   Бесстрашно направил он путь,
   Чтоб демон
   Смирился кровавый
   И дал вздохнуть!

   (Китайцы, считая корову священным животным, не ели коровьего мяса, не
пили молока. Питание монголов поэтому им казалось странным. Восьмая  лу-
на-по китайскому календарю, месяц сентябрь, когда китайцы устраивают ве-
селые празднества по случаю конца полевых работ.)

   Проехав через опустошенный город Балх, где был слышен только лай  го-
лодных собак, так как жители разбежались, Чан-Чунь через четыре дня  до-
роги по горам прибыл в лагерь Чингиз-хана, к его желтому шатру, стоявше-
му над крутым обрывом.
   В сопровождении наместника в Самарканде Ахайя-Тайши, который знал ки-
тайский и монгольский языки, Чан-Чунь явился к грозному владыке. Так как
все "даосы", являясь к китайскому владыке, никогда не становились  перед
ним на колени и не били земных поклонов, то и Чан-Чунь, войдя в юрту ка-
гана, только наклонился и сложил в знак почтения ладони.
   Перед великим каганом стоял высохший старик бронзового  цвета,  обож-
женный зноем и ветрами, с выпуклым лбом и белым пухом на затылке. Он ка-
зался нищим в веревочных сандалиях на босу ногу и ветхом  плаще,  но  он
спокойно и без страха смотрел на "владыку вселенной", затем опустился на
ковер,
   Чингиз-хан, темнолицый, с рыжей поседевшей бородой, с черной  круглой
шапке с большим изумрудом и тремя лисьими хвостами, падавшими на  плечи,
сидел на золотом троне, подобрав ноги. Он всматривался немигающими,  зе-
леноватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого  и  нищего,
от которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан  был,  как  и  его
гость, в простой холщовой черной одежде, и у него  волосы  бороды  также
были покрыты белым инеем старости, но пути у каждого  были  разные.  Ки-
тайский мудрец уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь пос-
вятил изучению наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страда-
ний, старости и смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к  нему  обра-
щался с мольбою. Каган же всегда был вождем огромных армий, посылал вои-
нов на истребление и гибель других народов, все его  победы  достигались
смертью десятков тысяч людей. Теперь, когда подошли последние годы  жиз-
ни, теперь от этого изможденного отшельника зависело,  чтобы  Чингиз-хан
снова стал молодым и сильным и навсегда избавился от цепких  рук  идущей
по следам кагана смерти, которая готовилась обратить его, сильнейшего на
земле, в прах и небытие. Оба старика  долго  молчали.  Потом  Чингиз-хан
спросил:
   - Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в  тех
городах, где ты останавливался?
   - Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии,-  ответил  Чан-Чунь.-
Но в последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое  войско,
всюду еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание  было
трудно.
   - Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к мо-
ему обеду.
   - Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником  и
любит уединение.
   Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
   - Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя  для  особой
беседы. Разрешаем идти.
   Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения  и  вы-
шел.
   Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли  Ма-
вераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградно-
го вина, дынь и разной еды.
   Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно  построенному  на
ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
   Раз во время остановки  Чингиз-хан  послал  Чан-Чуню  извещение,  что
поздно ночью он его ждет для важной беседы.
   Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек,
Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуя мимо неподвижно  стоявших  часовых  в
желтый шатер великого кагана.
   По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, го-
рели толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, годобрав ноги,  на  белом
войлочном подседельнике, и  от  круглой  лакированной  шапки  с  черными
лисьими хвостами лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра.
   Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский  и  ки-
тайский языки.
   Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
   - Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" - учении о наиболее
прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных  и
тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять  размышляя.  Здесь
же, близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней  и
повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли  мне  дозволено
ехать по своей воле то впереди, то позади твоего  шествия?  Для  горного
дикаря это будет большой милостью.
   - Пусть будет, как ты желаешь,- ответил каган. Потом  он  спросил:  -
Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный ша-
ман Бэки, будто гром - это рычание живущих на небе  за  облаками  богов,
когда они гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву
им приносят не черных животных, как полагается, а животных другого  цве-
та. Верно ли это?
   - Небо гневается на людей не за приношения, обильные или  скудные,от-
ветил Чан-Чунь.- Гневается небо и не за то, что ему  приносят  в  жертву
баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также  слышал
ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться  в  реках
или стирать в воде одежды, катать войлоки  или  собирать  грибы,-  из-за
всего этого будто бы небо очень гневается и посылает на  землю  грозу  с
молниями и громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу,  а
в том, что люди творят много преступлений... Я, горный дикарь,  читал  в
древних книгах, что из трех тысяч  различных  человеческих  преступлений
самое гнусное - непочтительность к своим родителям... Много раз я  заме-
чал в пути, что твои подданные недостаточно уважают своих родителей: са-
ми объедаются на пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голо-
дом. И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих ро-
дителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией  и  гро-
мом. Позаботься, государь, вразумить и исправить твой народ.
   - Мудрец говорит дельно! - заметил Чингиз-хан и приказал писцам запи-
сать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски,  чтобы
издать особый закон о почтительности к родителям .
   Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и  Чан-Чунь
взял только горсть вареного риса и  немного  вяленого  винограда,  каган
спросил:
   - Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства,
чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь
ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно,  всегда  и  не
знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки?  Нет  ли  у
тебя лекарства сделать человека бессмертным?
   Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
   - Если у тебя сейчас нет такого  лекарства,-  продолжал  Чингиз-хан,-
то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты  ука-
жешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться
бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы  я  мог
жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду:  я  сделаю  тебя
нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскук, торбу,  пол-
ную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из  раз-
ных стран!
   Чан-Чунь, не отвечая и  не  подымая  глаз,  стал  дрожать,  точно  от
сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
   - Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой  можно  ви-
деть только у китайского богды-хана, и в этом дивном  дворце  ты  будешь
размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и  оста-
нусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя кон-
ца, держать на своих плечах  великое  монгольское  государство,  которое
построил я сам, своими руками...
   Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное ли-
цо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
   - На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и  размышления?  Могу
ли я управлять целой областью, когда я не  знаю,  как  управлять  собой?
Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей.  Мне
не нужно дворца,- размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все  муд-
рейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными,
и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть мно-
го средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и обе-
регать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы  сделать  его  бесс-
мертным.
   Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скри-
петь тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора.  Слышно  было
только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
   - У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду уми-
рает не от болезни",- кто-нибудь от злобы  прикончит  правдивого  раньше
времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи...  А  ты,
мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты  один
не побоялся сказать правду, что средства стать  бессмертным  -  нет!  Ты
чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба - говори! Обещаю  ее  ис-
полнить. Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
   - У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и  пусты-
ни, чтобы сказать ее тебе,- прекрати свои жестокие войны и повсюду среди
народов водвори доброжелательный мир!..
   Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо  перекосилось.
Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по  бу-
маге:
   - Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в  степи  не
зря учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали
и вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего  старого  врага,
тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще  не  под  моей
пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не де-
ловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
   Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от  ярости,
прошипел:
   - Разрешаем удалиться!
   Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил  тес-
ноты городов и жил в монгольском лагере.
   Сперва выпадало много дождя, так что вся земля  пропиталась  водой  и
проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что мно-
жество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
   Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце  хорезм-шаха  "Кек-се-
рай", окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили
голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали  все  имущество,
ско", жен и детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам
варил для просителей кашу.

   Глава четвертая. ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"

   Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку  лагеря,  приказал  войску
двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая  ца-
рица Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и
другие знатные пленные женщины стояли вдоль  пути  следования  монголов:
пока все воины не проехали мимо, они громкими голосами  пели,  оплакивая
гибель государства Хорезма.
   В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана  находился  на  правом
берегу реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на  курултай  его
сыновья: Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и  непокорного
сына Джучи. С сыновьями, ханами и  главными  военачальниками  Чингиз-хан
совещался о плане завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех за-
падных стран вплоть до Последнего крайнего моря.
   Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшим-
ся населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чин-
гиз-хан любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
   Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал,
а лошадь ускакала. Огромный кабан остановился,  наблюдая  за  неподвижно
лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подос-
пели другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил  охоту  и,
возвратившись в лагерь, приказал привести китайского  мудреца  Чан-Чуня,
чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении  Чингиз-хана  перед  дикой
свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
   - Все мы должны оберегать нашу жизнь.  У  великого  кагана  лета  уже
преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не ос-
мелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной",- это  знак
покровительства неба.
   - Мне бросить охоту? Нет,  этот  совет  невыполним!  -  ответил  Чин-
гиз-хан.Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и
даже старики не могут оставить эту привычку...  Впрочем,  слова  твои  я
сохраню в моем сердце.
   Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, поведал пригнать стадо молочных
коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, отве-
тив, что может вернуться обратно в свои китайские  горы  в  обыкновенной
почтовой повозке. Затем мудрец после  прощального  представления  кагану
отправился в обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и от-
ряда воинов. Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого  даоса
с кувшинами вина и корзинами редких плодов. При расставании многие  ути-
рали слезы.
   В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое  войско  обратно  в  мон-
гольские степи.
   Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые ка-
мыши, в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так  медленно  подвигалось
войско Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин  имел  по
нескольку вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали
и стада баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами,
коврами, оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман ве-
щами. Тут же и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские
и разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами ша-
гали пленные - истощенные, оборванные и босые.