- Как же тебя зовут? - спросил дервиш.
  - Здесь меня зовут Саклаб, а наши пленные кличут по-прежнему: "дед
Славка". Прости меня за смелое слово,- старик поклонился дервишу до земли,-
я услышал, что ты ходишь по дальним странам и, как святой, можешь делать из
медных дирхемов золотые динары. Так для тебя шуточное дело выкупить меня у
моего хозяина. Выкупи меня, и стану я тебе служить верно и честно. Ведь ты,
может быть, и в нашу сторону, к русским, пойдешь, тогда и меня возьмешь с
собой.
  - Ты хочешь сманить моего раба? - сказал, нахмурившись, хозяин.
  - Где мне думать о рабе,- сказал дервиш.- Я сам живу бедняком и питаюсь
пригоршней пшена, если его подаст щедрая рука.
  - Верно, здесь, на далекой чужбине, мне придется сложить голову? -
пробормотал, вздохнув, Саклаб и громко сказал: - Просим милости попробовать
нашего достархана! - Осторожно ступая по ковру, он поднес медный таз и
узорчатый кувшин с водой.
  Мирза-Юсуф и дервиш омыли над тазом руки, вытерли их расшитым полотенцем
и молча приступили к еде. Когда дервиш перепробовал от всех блюд, он
произнес учтивые слова благодарности и попросил позволения удалиться.
  На пустынной улице он долго стоял в тени дерева в смотрел на старую
калитку.
  "Мне не придется больше увидеть этот дом, где добрый старик когда-то учил
меня держать тростниковое перо и писать первые буквы. Я не пожалел для него
моего единственного золотого динара, чтобы только подольше побыть с ним и
слышать его родной и близкий мне голос... А теперь снова в путь!"
  Мирза-Юсуф долго смотрел на дверь, за которой скрылся странный гость.
Вошла Бент-Занкиджа и сказала:
  - Мой добрый дедушка Мирза-Юсуф! В сердце моем змейкой вьется мысль, что
этот дервиш Хаджи Рахим аль Багдадй очень похож на убежавшего нашего
вольнодумца Абу-Джафара, только он оброс бородой, почернел от зноя и тебе
трудно в нем узнать прежнего мальчика...
  - Молчи, или несчастье обрушится на наш дом! Разве я бы стал
разговаривать с безбожником, проклятым святыми имамами? Никогда больше не
говори мне об этом мимолетном госте. Мы живем в такое время, когда к каждой
щели прижалось ухо злобы и подслушивает, о чем шепчут наши уста. И днем и
ночью мы должны всегда помнить слова поэта: "Лишь молчание могуче - все же
иное есть слабость".
  - Молчать даже перед друзьями? Но разве этот же великий поэт не сказал:
"Замкни уста перед всеми, кроме Друга"? Всю жизнь молчать - нет! Лучше
смерть, но с песней и веселой шуткой!
  - Замолчи, замолчи! - закричал старик.- О боже, помоги мне! Я одинок!
Ночь тянется, а повесть о великом хорезм-шахе не пришла еще к концу. Я все
жду от него подвига славы, а вижу только казни и не замечаю великих дел. Я
боюсь, что герой окажется каменным идолом, пустым внутри, где летает
золотистая моль и ползают ядовитые скорпионы... Аллах, взгляни в мою
сторону и просвети меня!..

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *     МОГУЧ И ГРОЗЕН ШАХ ХОРЕЗМА!

     Глава первая. УТРО ВО ДВОРЦЕ

                                    Служба царям имеет две стороны: одна -
                                    надежда на хлеб, другая - страх за свою
                                    жизнь.
                                                       (Саади, XIII е.)

  В предрассветных сумерках три старых имама пробирались узкой улицей
Гурганджа. Впереди шел слуга с тусклым фонарем из промасленной бумаги.
Старики, подбирая длинные полы широких одежд, перепрыгивали канавки с
журчавшей водой.
  В темноте чувствовался то острый пряный аромат около закрытых лавок с
перцем, имбирем и красками, то резкий запах кожи, когда имамы проходили
мимо шорных рядов со складами конской, сбруи, седел и сапог. На площади
грубый голос остановил их:
  - Стойте! По какой надобности идете ночью?
  - Милостью величайшего мы, духовные лица, имамы великой мечети, спешим во
дворец падишаха для утренней молитвы.
  - Проходите с миром!
  Три имама подошли к высоким воротам дворца и остановились. Стук не
поможет, да и оскорбителен. Ворота сами приотворились. Несколько всадников
выехали из темноты и затем вскачь понеслись через площадь. Это гонцы с
распоряжениями "величайшего и прозорливейшего защитника веры и
справедливости" помчались по направлениям, не известным никому, кроме
пославшего их.
  Старики, переступая с камня на камень, пробрались через большую лужу и
вошли в ворота. По широкому двору во всех направлениях ходили шахские
воины. Двое часовых узнали в прибывших священнослужителей и посторонились,
давая дорогу. Три старика миновали несколько дворов. Заспанные сторожа
открывали тяжелые ворота, громыхая железными ключами. Наконец показалась
створчатая дверь. По сторонам ее, опираясь на копья, застыли два воина в
железных кольчугах и шлемах.
  Подошедший слуга, высоко подняв глиняный светильник с коптящим фитилем,
сказал:
  - Хранитель веры еще не выходил.
  - Мы подождем,- ответили три старика и, скинув туфли, ступили на ковер,
опустились на колени и раскрыли перед собой большие книги в кожаных
переплетах с медными застежками.
  - Вчера четыре мятежных хана прислали заложниками своих малолетних
сыновей. Шах устроил пиршество. Зажарили двенадцать баранов,- сказал один
имам.
  - Что-то сегодня он еще придумает? - прошептал второй.
  - Самое главное - во всем с ним соглашаться и не спорить,- вздохнул
третий.
  Хорезм-шаху Мухаммеду снился сон; он стоит в степи на холме, и кругом,
сколько можно видеть, столпились тысячи и тысячи людей. Небо горит
закатными бронзовыми лучами. Солнце, еще ослепляющее, быстро опускается в
однообразную песчаную равнину.
  - Да живет, да здравствует падишах! - раскатами доносятся крики из
отдаленных рядов. Люди медленно склоняют спины, и за белыми чалмами
прячутся их лица.
  Вся толпа опускается на колени перед повелителем, видны только халаты,
похожие на волны вечно беспокойного Хорезмского моря.
  - Да здравствует падишах! - звучат, как эхо, последние отдаленные крики,
и все замолкает. Солнце скрывается, и степь тонет в синих сумерках и
молчании. В потухающем свете шах видит, как нагнувшиеся спины ползут к
нему, взбираясь по склону холма.
  - Довольно, назад! - приказывает шах. Но спины приближаются со всех
сторон, бесчисленные спины в полосатых халатах, перевязанных оранжевыми
поясами. Шаху кажется, что у всех за пазухой скрыты отточенные ножи. Люди
хотят зарезать своего повелителя. Он бросается вперед. и ударяет ногой
ближайшего, халат взвивается и отлетает, как птица,- под ним никого нет.
Шах откидывает ногой Другие халаты, и под ними тоже пустота.
  "Но среди них есть один! Он спрятался, чтобы подобраться и ударить ножом
в мое сердце, сердце, которое живет и бьется только для счастья и величия
славного рода хорезм-шахов".
  - Довольно! Шах приказывает вам: уходите! - Голос звучит глухо, чуть
слышно,- и все исчезает. Степь расстилается кругом, пустынная, серая и
немая. Жесткие стебли травы, как царапины на омертвевшем небе. Теперь шах
один, совершенно один в пустыне, без коня. А где-то здесь, совсем близко,
за одним из серых холмов, в лиловой впадине притаился тот единственный,
который должен его зарезать...
  Все хотят его смерти, но только один решился прикончить его жизнь. Кто же
он? Вдали эхом звучит крик толпы:
  - Да живет Джелаль эд-Дин! Слава храброму сыну и наследнику хорезм-шаха
Джелаль эд-Дину!
  "Забыв меня, они уже готовы целовать руки моего сына? Надо покончить с
этим, довольно! Я раздавлю того, кто встанет на моем пути,- пусть это будет
багдадский халиф или мой непокорный сын! Довольно!.."
  Еще в полусне шах услышал возле себя шорох и почувствовал, как что-то
холодное коснулось его лица. Страх и страстная жажда жизни заставили его
разом напрячь все силы и вскочить. Шах раскрыл глаза и стал тревожно
всматриваться в темные углы комнаты.
  От большого очага в стене веяло теплом раскаленных углей. Около него
сидел кто-то. Это дикая степная девушка, которую привезли вчера. Она в
страхе отодвинулась, закрылась руками.
  - Кто ты?
  - Аллах велик! Я Гюль-Джамал, туркменка из пустыни. Вчера вечером тебя
сонного под руки привели сюда, и ты, как лег, так сразу и заснул. Я боялась
тебя, ты так страшно хрипел и стонал во сне, точно умирал. Это тебя душили
ночные "дивы". Они летают в темноте над юртами и через верхнее отверстие
пробираются внутрь, чтобы терзать тех, у кого на сердце убийство.
  - А что у тебя было в руке? - и шах сжал ее маленькие руки.
  - Мне больно! Оставь меня!
  - Покажи, что было в руке?
  - У меня нет и не было ничего. Хочешь, я спою тебе нашу степную песню о
соловье, который влюбился в розу? Или расскажу сказку о персидском
царевиче, увидевшем в зеркале лицо китайской княжны?
  - Не надо сказок ни про розу, ни про царевича... А!.. Дот я нашел ножны
от кинжала. Зачем ты пришла к твоему падишаху с ножом?
  - Оставь меня! Старики учат: "Не бей коня, потеряешь друга"...
  Гюль-Дэкамал выскользнула и отбежала.
  - Вай-уляй! Ты задушишь меня! Я тебя боюсь. Она бросилась в низкую
створчатую дверь и натолкнулась на двух служанок, которые подслушивали.
  Шах, тяжело дыша, подошел к очагу. В его выпуклых, как у быка, глазах
дрожали красные огоньки. Он постучал камышовой палочкой по медной чаше. Из
створчатой двери показался старый слуга с козьей бородкой и упал перед
шахом ка ладони.
  - Эту девушку вечером доставить в ковровую комнату. Здесь ли векиль и
великий визирь?
  - Все ждут тебя, светлейший, также "господин новостей" и три имама.
  - А хан Джелаль эд-Дин еще не приехал?
  - Опоры престола еще нет.
  - Пусть дожидаются. Ко мне в бассейную приведи бра-, добрая покрасить
бороду и банщиков размять спину.
  Хорезм-шах вышел в соседнюю комнату. Старый слуга, высохший и
сгорбленный, со слезящимися красными глазами, стал собирать подушки и
ватные одеяла и складывать их в нише стены. На ковре что-то блеснуло.
Старик наклонился и поднял остро отточенный кинжал с ручкой из слоковой
кости.
  - Это туркменский нож... О, эти туркменки! Их гнева надо опасаться, как
укуса ядовитого паука каракурта. Передать сейчас векилю или спрятать? А кто
меня торопит?
  Шах затянул туже шнурок шелковых просторных шаровар, опутал дородное
чрево полосатым шарфом, засунул за пояс нож в серебряных ножнах, набросил
на плечи длинную, крытую парчой соболью шубу. Из ниши в стене шах осторожно
достал искусно скрученную белую чалму и привычным жестом надвинул ее на
длинные полуседые кудри.
  Сдерживая дыхание, шах прислушался возле двери, сжимая холодную рукоятку
ножа.
  "Осторожный всегда готов отразить нападение. В темноте извилистых
переходов дворца внезапно может поразить рука измаилита, подосланного моим
заклятым врагом, халифом багдадским..."
  - Ты здесь векиль? - спросил он вполголоса.
  - Я давно жду моего повелителя.
  Шах отодвинул деревянный засов и приоткрыл дверь. Тускло озаренные двумя
масляными светильниками, склонив низко спины, стояли фигуры приближенных
сановников.
  Всунув босые ноги в жесткие, остывшие за ночь туфли, Мухаммед прошел в
следующую комнату. Там ждали слуги. Один держал глиняный светильник, другой
- серебряный таз, третий - кувшин с изогнутым узким горлышком. Они помогли
шаху совершить омовение около водоема, где вода стекала в отверстие в
каменном полу. Четвертый слуга подал на вытянутых руках длинное, расшитое
шелками полотенце и надел на пухлые ноги повелителя шерстяные узорчатые
носки.
  Пока хорезм-шах ванимался одеванием, векиль сообщал последние новости:
  - Очень холодно на дворе. Все покрылось белым инеем... Три имама пришли
во дворец и ждут повелений... Также ожидает начальник палачей
Джихан-Пехлеван... Вчера вечером из Булгара прибыл большой караван в триста
верблюдов с партией булгарских сафьяновых сапог и с сотней пленных урусов.
Около двухсот рабов умерло в пути, хотя почти каждый день их кормили
просяной кашей с кунжутным маслом. Перед этим другой караван был разграблен
туркменскими разбойниками. Вероятно, это дело рук Кара Кончара.
  - Я разгромлю туркменские кочевья! Но больше всего меня лишают
спокойствия паломники из Багдада. Не видно ли дервишей-арабов из Багдада?
Все они лазутчики багдадского халифа, все они хотят мне зла.
  - Какие негодные люди могут хотеть зла великому защитнику веры?
  - Такими стали мусульмане!
  Окончив одевание, шах направился своим обычным путем, сперва коридорами,
затем витой каменной лестницей. Векиль и евнух с факелом шли впереди и
раскрывали двери. Шах поднялся на верхушку каменной дворцовой башнп.

     Глава вторая. "НУБА" ИСКЕНДЕРУ ВЕЛИКОМУ

  На ровной площадке, вдоль стены с бойницами, полукругом стояли двадцать
семь юных ханов - сыновей владетелей Гура, Газны, Валха, Бамияна, Термеза и
других областей. Этих юношей и мальчиков шах держал под строгим надзором
при своем дворе заложниками, чтобы их отцы, феодальные ханы, не вздумали
поднять меч восстания. У всех юношей были в руках барабаны и бубны с
погремушками.
  Тут же находились музыканты с длинными трубами, гобоями и медными
тарелками. В стороне стояло несколько главных военачальников хорезмийского
войска. При появлении шаха все закричали:
  - Да здравствует много лет непобедимый падишах, защитник веры, гроза
язычников! Шах обвел всех угрюмым взглядом.
  - А где Тимур-Мелик?
  - Я здесь, государь.
  Высокий, всегда веселый Тимур-Мелик, неизменный спутник Мухаммеда в его
походах, вышел вперед, ведя за руки двух мальчиков: один был самый младший
сын шаха от последней жены, кипчакской ханши, другой - его внук от сына
Джелаль эд-Дина и туркменки. Тимур-Мелик поставил мальчиков около шаха. Тот
склонился к своему сыну и ласково ущипнул его за щеку. А внука сурово
спросил:
  - Где хан Джелаль эд-Дин?
  - Отец уехал с соколами на охоту,- сказал мальчик. Его черные глаза
из-под белой чалмы смотрели настороженно.
  - Тимур-Мелик! Послать всадников по трем направлениям и разыскать хана
Джелаль эд-Дина! Туркмены продолжают нападать на караваны. Они могут
напасть и на моего сына.
  - Будет сделано, благословенный!
  Сверху, точно с облака, прозвучал тонкий, похожий на детский, голос:
  - Блажен, кто бодрствует! Счастлив, кто не спит!
  Высокий минарет, точно свеча, вознесенная к небу, засветился на самой
верхушке розовым лучом выглянувшего из-за далеких гор солнца. Все здания
города еще были погружены в туманные сумерки.
  Старший из молодых ханов подал хорезм-шаху барабан. Мухаммед воскликнул:
  - Слава великому Искендеру! Слава завоевателю мира! Искендер прошел через
все земли Ирана до берегов Джейхуна и Зеравшана. Искендер для нас пример,
он наш учитель! Воздадим ему славу, трижды сыграем громкую "нубу".
  Загремели бубны и барабаны. Зазвенели медные тарелки. Сипло заревели
длинные трубы, и запищали сопелки. Трижды все подымали звон и грохот в
честь храброго македонца. Когда все затихли и гулкое эхо еще отдавалось в
высоких башнях дворца, Тимур-Мелик воскликнул:
  - Мы воздали должную славу великому румийцу " Искендеру Двурогому. Мир
праху его! Но он по молодости лет исполнил только половину того, что ему
предстояло сделать. Теперь у нас есть новый Искендер, великий
Мухаммед-воин, Мухаммед-полководец, Мухаммед - создатель великой империи
Хорезма! Да продлит аллах царствование могучего повелителя стран ислама,
шаха Мухаммеда Алла, эд-Дина! Исполним в честь нашего великого шаха
троекратную "нубу"!
  В тихом воздухе вновь загремели бубны, тарелки, барабаны и свирепо
заревели длинные трубы.
  Мухаммед стоял у бойницы суровый, грозный и задумчивый, расправив широкие
плечи: и казалось, великие мысли бродят под его белоснежной чалмой.
  - Мир вам! Идите! - сказал хорезм-шах.
  Все поочередно, сложив руки на животе, подбегали к нему мелкими шажками;
коснувшись губами полы шахской шубы, пятились обратно и исчезали в темном
отверстии лестницы.
  Последним уходил Тимур-Мелик, держа за руки обоих мальчиков.
  - Дада мне обещал привезти живого джейрана,- говорил внук шаха.
  - А мне падишах подарит охотничьего барса... чтобы он съел и твоего
джейрана и тебя, змееныш!..
  Шах облокотился на выступ бойницы. Внизу в беспорядке громоздились
плоские крыши. Дворец состоял из многих низких построек, связанных
переходами в одно большое, неправильно разросшееся здание. Его окружала
высокая старая стена с пузатыми сторожевыми башнями. Неподвижные часовые с
копьями резко выделялись на светлеющем небе. Шах долго смотрел вдаль, на
просыпающийся огромный город, затянутый дымом, подымавшимся над плоскими
домиками. Затем глаза его остановились на одном из дворцомвых двориков,
где под старым высоким тополем белела юрта. В ней притаилась новая
жемчужина гарема, смуглая туркменка Гюль-Джамал, убежавшая от него утром.
Она не захотела помириться с темными покоями дворца и потребовала себе
юрту, чтобы жить так, как привыкла в степи, как живут простые туркменки,
пропахшие дымом. Она не желает переселиться в гарем, к другим "розам
Эдема". Она все еще не понимает, как она должна себя держать! Недаром ее
так ненавидит царица-мать Туркан-Хатун.
  - Надменная девчонка! Подняла руку на своего владыку! Посмотрю, как она
будет извиваться и визжать, когда в ковровую комнату к ней войдет мой
любимый барс!.
  Снизу, от подножья башни, донеслись крики. В утренней тишине слова лились
ясно и отчетливо:
  - Слушайте, правоверные! Шах Мухаммед отвернулся от законов ислама и
принял ересь алидов-шафиитов. 0н ласкает еретиков - персов и окружил чебя
язычниками-кипчаками. Отец его, шах Текеш, был честный туркмен, а Мухаммед
плюет на туркмен. Не верьте ему!
  - Кто это там воет? Векиль, что ты не смотришь за порядком?
  Векиль склонился перед шахом низко, точно прося прощения:
  - Это в подвале башни кричит дервиш, шейх Медж эд-Дин. Его не устрашают
ни оковы, ни мрак тюрьмы. К нему особенно благосклонна твоя мудрейшая мать
Туркан-Хатун. Но он произносит бесстыдные речи против своего падишаха.
Вчера все дервиши города собрались в поле и поклялись прийти толпой к
тюрьме, чтобы освободить из подвала этого безумного шейха Медж эд-Дина.
Мухаммед потряс векиля за плечи.
  - Ротозей! Скорее скажи начальнику палачей ДжиханПехлевану, что я поручаю
этого бунтовщика его крепким рукам... И чтоб он поторопился, пока не
прибежали и не освободили его безумные дервиши.
  Хорезм-шах спустился с башни и прошел в приемную. Стены ее были затянуты
красным сукном. Здесь падишаха ожидали три седобородых имама. Сбросив туфли
у дверей, шах прошел на середину комнаты и опустился на ковер. Ноги он
просунул под шелковое ватное одеяло, прикрывавшее теплое отверстие в полу,
где находилась жаровня с горячими углями.
  Подходите, садитесь, мои учителя!
  Три имама, стоявшие на коленях на краю ковра, приблизились, шепча
арабские выражения благодарности, и уселись рядом, скрыв также ноги под
одеялом.
  - Начинайте,- сказал шах.- Объясните, прав ли я, сильнейший повелитель
земель ислама, требуя, чтобы халиф багдадский подчинялся мне? А также
объясните, что я должен делать, если халиф мне не покоряется?
  Имамы развернули принесенные с собой большие старинные книги и поочередно
нараспев стали выкрикивать тексты из Корана, доказывая, что хорезм-шах
Мухаммед - высшая власть на земле после аллаха, что он всегда прав и каждое
его приказание, каждое слово - свято...
  В комнате было темно. Слабый свет проникал в решетчатое круглое окно,
прорезанное в стене у самого потолка. Масляный светильник на бронзовой
подставке разливая дрожащий свет. Имамы нараспев читали, не глядя в текст,
арабские фразы.
  Позади шаха стоял важный "расстилатель скатерти", главный распорядитель
шахской еды. Одним словом или движением брови он давал приказание бесшумно
скользившим по ковру слугам. Второй сановник - "подающий" - принимал
серебряные блюда от главного повара. Из дверей выглядывали лица сановников,
толпившихся в ожидании шахской милости.
  Черный невольник, с серебряным кольцом в носу, поставил широкий низкий
столик над одеялом. "Расстилатель скатерти" ловким движением набросил на
столик шелковую скатерь - достархан. "Подающий" опустил перед шахом
серебряный поднос с чашками горячего чая, приправленного солью и бараньим
жиром. На скатерть он положил стопку тонких подрумяненных лепешек с
запеченными кусочками сала и поставил ковшики с растопленным коровьим
маслом, сметаной и медом.
  Слушая речи имамов, шах пил одну чашку за другой, заедая лепешками.
Разогретый жаровней и чаем, падишах облокотился на подставленные вовремя
подушки и захрапел. Это было знаком, что государь доволен объяснениями
ученых имамов. Все бесшумно удалились. Исчез стол с достарханом, скрылись
сановники и слугк. Только черный невольник присел на корточках возле двери,
ожидая, когда проснется великий правитель исламских земель.

     Глава третья. КНЯЗЬ ГНЕВА

  В Гургандже все знали высокую мрачную "Башню вечного забвения" рядом с
шахским дворцом на главной площади.
  На низкой, окованной железом двери висел большой замок. Ключ болтался на
шее у сторожа, который сидел тут же на ступеньке, прислонив короткое
заржавленное копье к кирпичной стене. На земле перед сторожем лежал обрывок
ковра, где прохожие клали свои подаяния: деревянную миску с кислым молоком,
лепешки, пучок лука, горсть медных денег... Сторож иногда разрешал более
щедрым подойти поближе к башне и поговорить с заключенными.
  Внизу башни чернело несколько круглых дыр с решетками. Из подвала
доносились глухие крики. Когда слышались шаги прохожих, крики в подвале
усиливались из отверстий высовывались костлявые руки, хватавшие воздух.
Простой поселянин в полосатом халате с выцветшим голубым лоскутом вокруг
головы и мулла в огромной белоснежной чалме, бросив монету сторожу,
безмолвно подходили К отверстию стены и подавали куски хлеба протянутым
сквозь решетку тощим грязным рукам. Тогда крики усиливались и слышны были
проклятия тех, кто не мог дотянуться до окна.
  - Подайте лишенным света!
  - Пожертвуйте старую рубашку! Заели клещи.
  - Ойе! О-о! Ты наступил на мои глаза!
  Со стороны переулка донесся гул толпы. На площадь вышли дервиши в высоких
колпаках, с длинными посохами. Они выкрикивали хором молитвы; за ними
бежали любопытные. Дервиши бросились к двери тюрьмы и принялись стучать в
нее камнями и посохами, стараясь сбить замок. Некоторые заглядывали в
отдушины подвала и кричали:
  - Шейх Медж эд-Дин Багдади! Жив ли ты? Мы пришли возвести хвалу тебе,
мученику веры и правды! Сейчас мы освободим тебя!
  Из глубины подземелья донесся протяжный крик, и все, прислушиваясь,
затихли.
  - Да проклянет аллах жестоких ханов, притесняющих народ! Да поразит он
молнией гнева того, кто подымает меч на халифа! Да погибнут все палачи и
грабители!
  Оттесненный дервишами сторож побежал во дворец. Оттуда уже мчались
кипчакские всадники. Они плетьми разогнали толпу, и дервиши с криками
разбежались по площади.
  Наверху, над въездными воротами дворца, между бойрицами, показались
несколько человек. Один, высокий, в оранжевом полосатом халате, стоял
впереди. Остальные, молча сложив руки на животе, почтительно ожидали его
приказаний. Когда хорезм-шах показывался над воротами дворца - это был
плохой знак: предстояла чья-то казнь.
  Из ворот парами вышли "джандары" - палачи шаха, осанистые, мускулистые, в
синих рубашках с засученными до плеч рукавами, в широких желтых шароварах,
расшитых красными узорами. Держа на плече большие хорасанские мечи, они
цепью растянулись вокруг площади, отодвинув напиравшую толпу. Последним шел
главный палач, "князь гнева" Махмуд Джихан-Пехлеван ("силач вселенной"),
высокий, сутулый, тощий, с растопыренными руками - знаменитый душитель.
Халат его был засунут внутрь желтых замшевых шаровар и перетянут широким
ремнем. Через плечо висел ковровый мешок. В нем он поднесет шаху голову
самого важного казненного.
  Посреди площади темнел квадратный ров, высился помост и близ него стояли
четыре столба с перекладинами. Два полуголых раба, звеня цепями, приволокли
большую ивовую корзину и поставили рядом с помостом.
  Сторож тюрьмы отпер окованную железом низкую дверь. Главный палач с
несколькими помощниками спустился в подземелье. Оттуда раздались неистовые
выкрики, сменившиеся полной тишиной. Палачи вывели из подвала пятнадцать
заключенных. Все они были прикованы правой ногой к единой общей цепи.
  Вывалянные в грязи, едва прикрытые лохмотьями, с отросшими в долгом
заключении всклокоченными волосами, осужденные уцепились друг за друга и,
жмурясь от яркого солнца, поплелись через площадь. Дверь в тюрьму
захлопнулась. Снова повис тяжелый замок, и из подземелья понеслись
непрерывные крики.
  Стража шагала по сторонам скованных смертников. Один из них, дряхлый
старик с копной спутанных волос, споткнулся и свалился, потянув за собой
двух соседних. Их подняли ударами и погнали дальше к месту казни. На
помосте их пригнули, опустив на колени. Один палач хватал обреченного за
волосы, а главный джандар, держа меч обеими руками, одним ударом отсекал
голову, показывал ее затихшей толпе и бросал в корзину.
  В толпе спрашивали: "Который из арестованных глава Дервишей, шейх Медж
эд-Дин Багдади?" Истощенные от голода и болезней узники походили друг на
друга. Когда отлетела голова четырнадцатого, вой поднялся по всей площади:
  - Падишах говорит! Падишах приказывает!
  Все обернулись к площадке над воротами дворца. Стоявший наверху
хорезм-шах размахивал пестрым платком. Это означало: "Остановить казнь!
Шах прощает осужденного!"
  Вытирая длинный меч красной тряпкой, главный палач крикнул: "Приведите
кузнеца!"
  Пятнадцатый из осужденных был Туган, воспитанник Мирзы-Юсуфа. Еще
мальчик, он смотрел расширенными глазами, не понимая, что произошло.
  - Кланяйся падишаху за высокую милость! - сказал палач и, повернув
мальчика в сторону дворца, пригнул его к земле. Бывший наготове кузнец
начал разбивать цепь на ноге Тугана.
  - Постой! Куда ты? Я еще не кончил!..- воскликнул кузнец, но Туган, видя,
что он больше не прикован к цепи смертников, прыгнул с помоста в толпу.
Сзади неслись крики, а Туган, согнувшись, пробирался между теснившимися
горожанами, стараясь поскорее убежать подальше.
  Площадь около тюремной башни опустела. Сторож стоял у двери, опираясь на
заржавленное копье.
  Вдоль стены пробиралась девочка, завернутая до глаз в длинный платок. Она
подошла к отверстию внизу башни и осторожно позвала:
  - Туган! Оружейник Туган!
  В отверстие просунулись истощенные руки, хриплый голос ответил:
  - Твой Туган уже потерял голову! Дай нам поесть, чтобы мы его помянули
молитвой.
  Девочка припала к отдушине и с отчаянием закричала:
  - Туган, откликнись, жив ли ты?
  Новый вопль донесся из подземелья:
  - Отдай нам то, что ты принесла! Твоему Тугуну уже ничего не нужно! Он
теперь наслаждается пловом вместе с пророком в садах райских...
  Девочка передала просунутым в отдушину рукам хлеб и дыню и подошла к
сторожу:
  - Скажи мне, Назар-бобо: правда ли, что мальчик Туган умер?
  - Наверно, умер. Ведь его повели вместе с другими на казнь...- Сторож
показал рукой на площадь.
  Подошел старый дервиш, сунул в руку сторожа несколько монет и стал
шептать ему на ухо:
  - Почему среди казненных не было нашего святого шейха Медж эд-Дина
Вагдадй? Отложена казнь или хорезмшах простил его?
  Сторож, пряча деньги в складка крученого пояса, пробормотал:
  - Государь разгневался на шейха за его проклятия и приказал поскорее
казнить, пока его не освободили дервиши.
  - Но он еще жив?..
  - Нет! Когда из подземелья выводили осужденных, туда спустился главный
палач Джихан-Пехлеван и сам задущил святого шейха...

     Глава четвертая. ПРИШИТАЯ ТЕНЬ

                                    Торопись обрадовать добрым словом
                                    встречного: быть может, больше не
                                    придется встретиться.
                                            (Восточная пословица)

  Выбравшись из толпы, Туган попал в глухую улицу, где тянулись сплошные
глиняные стены. Улица привела его к берегам канала.
  Мутная темная вода медленно текла среди насыпанных высоких берегов.
Длинные неуклюжие лодки тихо подвигались, нагруженные тюками, хворостом,
сеном и сбившимися в кучу баранами.
  "Уехать бы в такой лодке далеко, в чужую страну... Но кто меня пустит
туда, такого грязного, покрытого ранами, в полуистлевшей рубашке!"
  Недалеко от берега желтела песчаная отмель. Туган расположился на ней,-
выполоскал свою одежду, мылся, грелся на солнце, отдыхал, погруженный в
свои думы.
  "Куда деваться смертнику, выпущенному из тюрьмы? Кто возьмет на работу?
Город тесен, а народу много, и всякий хочет заработать чашку плова...-
Туган посмотрел на ногу, где продолжало висеть тяжелое железное кольцо с
выбитой надписью: "Навеки и до смерти".- Мой старый Юсуф Мирза, не захочет и
разговаривать с каторжником, вышедшим из тюрьмы; одна только Бент-Занкиджа,
быть может, пожалеет. Но разве он смеет показаться перед ней, покрытый
язвами, как прокаженный?..
  Все же мне придется вернуться к моему хозяину КарыМаксуму. Он позволит
расклепать это железное кольцо".
  Туган стал пробираться длинной улицей, где по обе стороны тянулись лавки
и продавцы сидели на выступах, покрытых коврами. Товары висели на раскрытых
створках дверей и лежали на полках вдоль стен.
  Улица, завешенная сверху цыновками, была в полумраке. Лучи ослепительного
солнца падали косыми полосами, освещая то пару желтых сапог, расшитых
розовыми и зелеными шелками, то круглый железный щит с чеканенной серебром
надписью из Корана, то полосатые материи, которые торговцы разворачивали
перед кочевником в малахае, обшитом волчьим мехом, или перед группой женщин
в ярких, пестрых одеждах.
  Кузница хозяина Кары-Максума в Кузнечном ряду была крайней. Отовсюду
несся грохот молотков, лязг железных листов. Здесь кузнецы выделывали
оружие: кривые сабли, короткие ножи, наконечники копий.
  Рабы - персы и урусы - работали в одних шароварах, в кожаных, прожженных
передниках. Нагнувшись над наковальней, они выбивали молоточками искусные
узоры на медных тазах. Другие с хриплыми вздохами колотили тяжелой балдой
по раскаленной полосе железа. Вымазанные сажей мальчики стояли около мехов,
раздувая в горнах угли, и бегали с деревянными ведрами за водой.
  Хозяин Кары-Максум, толстый и широкоплечий, с выкрашенным красной краской
концом седой бороды, поругивая рабочих, сидел на глиняной завалинке,
покрытой обрывком ковра, и отвечал на приветствия прохожих. Возле него двое
рабов, один молодой, с выжженным тавром на лбу (за то, что пытался бежать),
другой старый, с равнодушным закоптелым лицом, равномерно били небольшими
молотками по пучку железной проволоки. Они делали самую ценную работу: не
накаливая клинка на углях, вырабатывали "холодным способом" знаменитую
узорчатую дамасскую сталь - "джаухар".
  - Ты чего сюда пришел? Заворачивай обратно! - крикнул хозяин.- Не думаешь
ли ты, что я возьму к себе в мастерскую каторжника, побывавшего в зиндане?
  - Разреши мне взять молоток, я сам разобью железное кольцо...
  - Чтобы ты пачкал твоими преступными руками мои молотки! Уходи, пока я не
прижег тебя щипцами!
  Туган отошел, полный гнева из-за незаслуженной обиды. Мальчик готов был
пойти куда глаза глядят. Рассеянным взглядом он уставился на дервиша,
присевшего у стены. Луч солнца, пробившись между циновками навеса, ярко
осветил его пестрый плащ, сшитый из лоскутков всех цветов.
  Дервиш, бормоча вполголоса священные изречения, нашивал большой иглой
розовый лоскут поверх выцветших синих, рыжих и зеленых заплат.
  Туган стоял, раскачиваясь от обиды и отчаяния. Черная тень ега прыгала,
падая на колени дервиша.
  - Видишь, мальчик,- сказал дервиш.- Я пришил новую заплату к моему плащу,
а на заплату падала твоя тень. Вместе с заплатой я пришил твою тень. Теперь
ты крепко привязан ко мне и будешь, как тень, ходить за мной.
  Мальчик бросился к дервишу и присел около него.
  - Ты говоришь правду или смеешься? Я буду служить тебе и делать все, что
ты прикажешь, только не отталкивай меня!
  Дервиш покачал головой.
  - Я слышал, как этот надменный хозяин прогонял тебя. О чем печалишься?
Разве мир стал тесен? Будь моим проводником! Пойдем вместе отсюда в
"благородную Бухару". Никогда не оставайся там, откуда тебя гонят, и иди с
доверчивым взором к тем, кто тебя зовет... Теперь ты пришит к плащу
дервиша, и началась пора твоих новых скитаний. Иди за мной, мой младший
брат!
  Постукивая посохом, дервиш пошел вперед, а за ним, хромая, плелся
изможденный Туган. Миновав несколько кузниц, дервиш остановился на углу
улицы. Там была площадка, где закоптелый бродячий кузнец возился около
ручного горна. Он был похож на живой скелет, обтянутый кожей. Но тонкие
руки привычными приемами работали молотком и клещами на небольшой
переносной наковальне, и один за другим равномерно и быстро падали в
деревянную миску с водой изготовленные кузнецом черные мелкие гвозди.
  - Эй, почтенный уста! Сумеешь ли ты расклепать это железное кольцо и не
поранить мальчика?
  - Если ты мне дашь два черных дирхема, то я это сделаю,- сказал кузнец,
наклонившись к кольцу.- Хорошее, прочное железо ставит падишах на цепи в
своих тюрьмах. Если ты мне дашь впридачу еще серебряный дирхем, то я тебе
из этого железа изготовлю отличный нож.
  Дервиш достал из-за пояса кошель и показал старику серебряную монету.
  - Пусть будет так, как ты говоришь... Но видишь ли на кольце надпись:
"Навеки и до смерти"? Так ты сделай такой нож, чтобы эта надпись на нем
сохранилась.
  - Будет тебе такой нож,- пробормотал старик и толкнул Тугана.- Ставь ногу
на наковальню!..- Шепотом он Добавил: - "Навеки и до смерти" дерись с шахом
и его палачами!..

     Глава пятая. ЩЕДРОСТЬ

  Постукивая посохом, дервиш Хаджи Рахим проходил по узким улицам огромного
центрального базара Гурганджа.
  Здесь были ряды медной посуды, тазов, подносов и кувшинов, начищенных,
блистающих, как огонь, украшенный, искусно выбитыми узорами. Были ряды с
медными резными фонарями для свечей и глиняными мисками, тарелками и
чашками. Были ряды тонкой китайской посуды, белой и голубой, а также
стеклянной иракской, издающей чистый звон.
  Особые ряды благоухали редкими бальзамами, как целебными, так и
придающими аромат. Там же продавались ценные лекарства, такие, как
тангутский ревень, касторовое и розовое масла, мыльный порошек "гасуль",
растертый из солончаковых трав - целебный одновременно для кожи, для десен
и для желудка. Здесь можно было найти ценную землю, смешанную с
благовониями, употребляемую для мытья в банях, и зеленую персидскую глинку,
мгновенно удаляющую волосы, и бухарское укрепляющее волосы маело, которым
мажут голову, и тибетский мускус, и индийскую амбру, и темные шарики
гашиша, дающего дурман.
  Пробираясь среди пестрой толпы, которая заливала базар шумным потоком,
Хаджи Рахим останавливался у лавок, как бы ожидая подаяний, но внимательно
всматривался в каждого продавца, отыскивая кого-то.
  Когда оч попал в ряды, где выставлены были груды материй и сукон, то
важные купцы, сидевшие, скрестив ноги, бросали ему медные монеты и
говорили:
  - Проходи с миром дальше!
  Они боялись чтобы черная рука дервиша не прикоснулась к серебристой
шелковой ткани "симчуж" или к драгоценной золотистой парче, подносимой в
знак почета могущественным и знатным бекам.
  В этом ряду Хаджи Рахим увидел человека, похожего на того, кого он искал.
Этот человек сидел среди других купцов, обложенный шелковыми подушками.
Исхудавшее лицо его, бледное, как самаркандская бумага, с ввалившимися
черными глазами, говорило о перенесенной болезни.- Сидевшие по сторонам
купцы обращались к нему с особой почтительностью и наперерыв предлагали
миндальные пирожные, пряники, варенные в меду орехи и фисташки. Купец был в
дорогой светло-серой шерстяной одежде и шелковом пестром тюрбане. Он держал
китайскую голубую чашку с чаем. На указательном пальце его синела большая
бирюза, приносящая здоровье.
  Дервиш остановился подле лавки. Купцы бросили в его миску для подаяний
несколько монет, но дервиш продолжал стоять молча.
  - Проходи с миром! - сказали купцы.- Тебе уже дано.
  Наконец больной купец перевел на него свой взор. Черные глаза его
удивленно раскрылись.
  - Что ты от меня хочешь? - сказал он.
  - Говорят, что ты человек сильный и много видел на своем веку, проходя с
караванами по вселенной,- сказал Хаджи Рахим.- Не можешь ли ты мне ответить
на один вопрос?
  - Если ты хочешь, чтобы я объяснил тебе священные книги, то есть люди,
больше меня знающие, ученые улемы и святые имамы. А я купец, умею только
считать и отмерять сукна.
  - Довольно, святой дервиш! Проходи с миром! - закричали купцы.- Мы же
тебе положили от нашего достояяния,- и они бросили в "кяшкуль" еще
миндальных пирожных и орехов.
  - Нет, я жду твоего ответа, потому что мой вопрос будет касаться тебя,
почтенный купец.
  - Говори!
  - Если бы у тебя был друг, верный, преданный, который с тобой делил и
горе, и тяжелую дорогу, и голодал вместо, и переносил жару и снежную
бурю... ценил бы ты его?
  - Как же такого не ценить? - сказал купец.- Говори дальше.
  Тогда дервиш сказал, обращаясь ко всем:
  - Да будет светел круг ваш, радостно утро и сладок напиток! Взгляните на
того, кто был и богат, и приветлив, и полон довольства, у кого был
счастливый дом и цветущий сад, и всегдашняя чаша пиршества. Но я не мог
отклонить от себя плети гневной судьбы, нападок бедствий и злобных искр
зависти. И гнал меня бич черных несчастий, пока не пустела рука моя, не
стал просторен мой двор, не высох сад и не рассеялись друзья пира. И все
изменилось. Я питался тоской, мой живот ввалился от голода, и не приходил
"сон, румянивший бледное лицо. Но остался у меня один ДРУГ. Он не покидал
меня в скитаниях, когда ущелье было моим жалким жилищем, камень - моим
ложем и босая нога моя ступала на колючий терн. Друг прошел со мной вместе
в славный город Багдад, в священную обитель молящихся - Мекку. Все время он
облегчал мои силы, нес мою сумку и согревал меня холодной ночью. Но медлил
и не приходил день счастливой судьбы. Внезапный гром разлучил меня с моим
другом, когда я достиг богатой равнины Хорезма, и я теперь вечный брат
нищеты и не имею крова для ночлега...
  Больной купец спросил;
  - Но почему тебя разлучили с твоим другом? Ведь, если он побывал на
родине пророка, он может носить белую повязку, знак паломника - хаджи. Кто
же осмелился обидеть и его и тебя?
  - Причиной разлуки - один купец.
  - Расскажи мне о нем.
  - Хоть я и последний из несчастных, но я нашел в пути еще более
несчастного - купца, израненного разбойниками и брошенного без помощи. Я
сделал, что мог, перевязал его раны, хотел довезти до Гурганджа... и
сохранил ему золотого сокола...
  Внимательно слушавший купец вздрогнул и прервал дервиша:
  - Не продолжай! Мы все уже знаем, что сталось с купцом. Ведь этот купец
перед тобой. Я давно хотел разыскать тебя, чтобы отблагодарить. Но кто же
твой друг? Можетбыть, я могу извлечь и его из застенка бедствий?
  - Ты один только можешь вернуть мне Друга. Он не смеет носить белую
повязку и называться хаджи, потому что у него, как у шайтана, привешен
хвост. Это мой осел. Жадный правитель округа, у которого ты остался
лечиться, отобрал моего осла. Если ты мне поможешь достать другого, то
сбудется все, чего я желаю.
  - Ты получишь твоего осла. Я откупил его у хакима, и он здесь во дворе.
Слышишь, не он ли кричит и приветствует тебя? Но этого мало. Теперь ты
можешь выбрать в любой лавке, что только захочешь: лучшие одежды, и
сафьяновые сапоги, и материи - бери все, что только тебе понадобится.
  - Я - дервиш! У меня есть грубый шерстяной плащ, и этого с меня довольно.
Но я берусь рукой за полу твоей . щедрости только для того, чтобы ты одел
мою совсем голую тень. Тень всюду следует за мной и не имеет ничего, чем
прикрыть свое исхудавшее тело.
  Купцы засмеялись.
  - Ты все шутишь, дервиш! Как же можно одеть твою тень?
  - Да вот она стоит перед вами! - И дервиш показал рукой на нищего
мальчика Тугана, прислонившегося к стене.
  Больной купец ударил в ладони.
  - Гассан,- сказал он подошедшему слуге.- Проведи этого мальчика в лавку,
где продается готовая одежда, и одень его так, как ты одел бы путника,
отправляющегося в дальнюю дорогу.
  - Все ему дать?
  - Ты его оденешь "сор-та-пай" (с головы до ног) и дашь ему все; чекмень,
рубашку, шаровары, носки, сапоги, пояс и тюрбан. А ты почтеный
"джихан-гешт" (скиталец вселенной), приходи сегодня вечером ко мне. Гассан
расскажет тебе, как найти мой дом.
  Слуга провел дервиша и смущенного Тугана в лавку, где висели разные
одежды: мужские, женские и детские. И хотя слуга Гассан предлагал выбрать
все самое лучшее, дервиш указал только на то, что прочно и удобно в дороге.
Когда Туган вышел из лавки, одетый, как сын гурганджского жителя, с
закрученной вокруг головы синей чалмой, Гассан передал дервишу кожанный
кошелек и сказал:
  - Мой хозяин, почтенный Махмуд-Ялвач, приказал передать тебе также эти
пять золотых динаров, чтобы ты ни в чем не нуждался в дороге. Кроме того,
во дворе хозяина тебя ждет твой осел с седлом. Ты можешь взять его в любое
время. Вероятно, ты оказал большую услугу моему хозяину? Он редко бывает
щедрым.
  Вечером Хаджи Рахим посетил купца Махмуд-Ялвача. Тот ждал его в красивой
беседке, укрывшейся среди большого сада. Когда они выпили чашку золотистого
чая и слуга удалился, купец шепотом спросил:
  - О каком золотом соколе тн говорил сегодня?
  Дервиш достал из складок своего пояса золотую пластинку с вырезанным на
ней соколом и передал Махмуд-Ялвачу. Тот порывисто схватил ее и спрятал за
пазухой.
  - Запомни мои слова,- сказал он.- Что бы ни случилось, хотя бы произошел
взрыв вселенной, если ты услышишь обо мне, можешь смело прийти в мой дом. Я
всегда помогу тебе. Что ты будешь делать в Гургандже?
  - Завтра я ухожу отсюда в Бухару. Я боюсь оставаться здесь, где над
головой всегда занесен меч, не разбирающий, прав или не прав тот, на кого
он упадет. Нет, лучше посох странника и далекая дорога.

     Глава шестая. ЗАГОВОР ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН

                                    Под главенством такой умной женщины,
                               как Туркан-Хатун, влияние военной
                               (кипчакской) аристократии скоро пошатнуло
                               авторитет престола. Кипчаки могли
                               беспрепятственно опустошать занятые ими
                               земли, хотя бы они явились туда в качестве
                               освободителей, и делать имя своего государя
                               предметом ненависти населения.
                                                (Акад. В. Вартольд)

  Створчатые ворота Арк раскрылись, и пара за парой стали выезжать на
откормленных жеребцах всадники в белых бараньих шапках, красных полосатых
кафтанах и с блистающими золотом кривыми саблями.
  Мухаммед, шах Хорезма, дородный я величественный, в белом шелковом
тюрбане с алмазными сверкающими нитями, угрюмо сидел на широкогрудом гнедом
коне с богатой золотой сбруей. Малиновый парчовый халат шаха, пояс я сабля,
усыпанные драгоценными каменьями, ослепительно блестели на солнце.
  Позади властителя Хорезма следовали два молодых всадника. На вороном
туркменском жеребце с серебряным ошейником ловко сидел смуглый удалец. Это
был сын туркменки, наследник шаха Джелаль эд-Дин. Рядом с ним на пегом
иноходце с длинной черной гривой заплетенной я мелкие косички, ехал мальчик
в парчовом халатике - самый младший и любимый сын шаха, от кипчакской
княжны.
  Далее следовали важные сановники Хорезма, гарцевавшие на конях, покрытых
алыми чепраками.
  Конвойная тысяча шаха разделилась. Одна часть, двигаясь впереди через
главную улицу базара, разгоняла плетьми толпившихся любопытных. Другая
половина шахских джигитов замыкала процессию.
  Все встречные падали на колени, склоняясь головой до земли. Они не имели
права взглянуть вблизи на властителя величайшей страны ислама. Купцы,
услыхав потрясающий хриплый рев длинных кожаных труб и грохот барабанов,
поспешно вытаскивали из лавок ковры и расстилали их прямо в грязь по пути
следования шаха.
  Шах Мухаммед привык к восхвалениям и крикам преданности. Его равнодушный
взгляд скользил по бесчисленным полосатым спинам, склонившимся к копытам
его гнедого коня. Ничего нельзя было прочесть на его опухшем лице. Белизна
чалмы особенно ярко оттеняла его большую черную бороду.
  Перед въездными воротами дворца шахини-матери Туркан-Хатун, по обе
стороны пути, стояли отборные кипчакские воины в знаменитых хорезмских,
непроницаемых для стрел кольчугах, в шлемах со спущенными на переносицу
стрелками, с длинными гибкими копьями в руках.
  - Да живет и царствует шах Мухаммед непобедимый! - гремели восклицания
воинов, подхваченные толпой; люди сбегались из переулков и карабкались на
крыши и глиняные стены.
  Мухаммеда поразило, что, против обыкновения, кипчакских воинов было
слишком много, в несколько раз больше, чем вся его охрана. Для чего их
собрали? Нет ли здесь ловушки? Не повернуть ли, пока не поздно, обратно?
Нет, к чему подозрения! Разве может родная мать устраивать западню своему
сыну? Разве он после смерти отца, шаха Текеша, не оставил матери всю силу
власти, равную его собственной? Разве кипчакские воины из ее рода Канглы не
участвовали во всех его походах и, возвращаясь в кочевья, не привозили с
собой обильную добычу, о которой не мечтали их отцы? Вперед!
  Мухамкед стегнул плетью задержавшегося перед воротами коня и двумя
прыжками влетел во внутренний двор.